Уважаемое мое руководство!
Я сугубо извиняюсь, что воспрял наглостью иметь смелость терзать вас чтением моих низкодостойных каракулей, но я истомился своим лопнувшим терпением и спешу выплеснуть свой нижайший гнев, чтобы облегчить душу и для принятия мер.
Уважаемое руководство, я, конечно, никогда вас не видел вживьем, а только в телевизоре, но телевизоры, как известно любому ответственному гражданину, врут. Но я всесторонне надеюсь, что вы именно так человечны, как вас искажает экран. И поэтому я обращаюсь к вам, как к нормальным людям. Все дело в следующей сути (в моем изложении, не взыщите).
24 августа предыдущего года я по полному недоразумению был поставлен на вид. Причиной такого несуразного поведения со стороны моей непосредственной (а на самом деле, если по- честному, то очень сильно посредственной) начальницы стало якобы то, что я опоздал на работу на двадцать минут. Я ей сразу сказал: у меня все в порядке, кроме хронического кишечника, а значит, имею я право иногда по утрам вынужденно засидеться в том месте, про которое джентыльменам с приличными женщинами общаться не принято? Она сразу в крик! Я мирно говорю, стараясь переорать ее: чего вы орете, во-первых, и во-вторых, мне интересно, как это я могу одновременно сидеть в таком вышеописанном месте, света белого не видя, и одновременно же спешить на работу? Она все равно кричит: пиши объяснительную, раз ты такой... и отметила меня не совсем литературным термином, начинающимся на «заср», извините за подробность. Хорошо, я не возразил, дисциплину мы тоже предпочитаем, – написал. А про термин почел за благо забыть, чтобы не показаться мелочным.
Объяснительную я переписывал четыре раза, из-за того, что резал всю правду-матку о том, как неприглядно все со мной произошло, а ее не устраивали мои откровения. Но зачем же мне врать, когда все так по совести и было? Поэтому я настойчиво переписывал, а она настойчиво рвала. Потом на пятый раз здравый разум у нее на секунду промелькнул, и она сказала, что ладно, неси начальству свою оду, если ты такой бессовестный. Объяснительную, которую она довольно хамски назвала одой, привожу по памяти, но там все точно, потому что я хорошо запомнил, пока проявлял настойчивость, а придя домой, тут же записал в специальную тетрадку для личных нужд. В ней звучит так: «Я, Жлобейко Т. Р., опоздал сегодня на работу на двадцать минут, потому что вчера варил пельмени, а ни масла, ни сметаны в доме по непонятным причинам не оказалось, и я ел их всухомятку, в связи с чем со мной случился запор, с которым я в меру своих сил боролся, но все равно не справился до момента наступления своевременного выхода на рабочую смену, на которую из-за этого и опоздал. Осознаю степень своей по-человечески объяснимой вины, обязуюсь больше не есть пельмени без масла либо сметаны и стараться не провоцировать себя на запоры».
Как видите, ничего такого неестественного здесь нет, и я полагаю, что стеснению не место, когда речь заходит о физике твердых тел. Я так ее и отнес, полностью считая, что не виноват. Мой второй вышестоящий начальник отнесся с пониманием и юмором к сложившейся со мной утром ситуации. Он засмеялся, подписал и сказал, что ладно. Я спокойный пошел работать, а потом оказалось, что его ладно – это поставить на вид. В самом поставить на вид, как и в запоре, ничего зазорного нет, мне всегда так искренне казалось. Но теперь я узнаю, что меня из-за того катаклизма лишили премии по итогам работы за год! Разве двадцать лишних минут на вынужденном унитазе стоят так дорого – целой премии за целый год?!
Уважаемое мое мудрое руководство, я слышал о вас много хорошего и в газетах, и по радио, и в сводках новостей, и теперь надеюсь, что настало время во всем этом убедиться на собственной шкуре. Не дайте состояться несправедливости по экстраординарным причинам, не совсем подвластным человеку. Я со своей стороны обещаю, что даже если пельмени уже будут сварены, но масла и сметаны нет, то я лучше буду голодать до утра, чем снова опоздаю из-за хронического упрямства моего кишечника.
С максимальным уважением,
ЖЛОБЕЙКО Т. Р.