Жизнь грустна, человек одинок, тоска неизбывна… Это только яростно включившись в социально-бытовые дела, бегая с утра до вечера, успевая то, спеша туда, делая и доделывая это, ты думаешь, что жизнь бурлит и пенится. А потом, переделав все неотложное, ты спешишь «расслабиться»: смотришь кино, выезжаешь на природу, устраиваешь или идешь на вечеринки – смеешься, шутишь, балагуришь, философствуешь, отвлекаешь себя от вселенской тоски. Но рано или поздно все равно остаешься один. И не обязательно один, так сказать, по жизни. Достаточно поругаться с близким человеком, уйти в соседнюю комнату. Да даже уходить не обязательно! – достаточно просто в расстроенных чувствах провести бессонную ночь плечом к плечу с человеком, который тебя якобы не понимает, чтобы осознать, как ты безмерно несчастлив. И лезут в голову те самые мысли: жизнь грустна, человек одинок, тоска неизбывна...
Если же ты остаешься один по жизни, пусть даже и устроенный и благополучный, то у приступов хандры гораздо больше шансов накрыть тебя. Одинокие вечера у опостылевшего телевизора сначала возникают раз в неделю, потом два, потом становятся привычными, как куриная лапша. И телевизор невозможно смотреть вечно из-за непроизвольного рвотного рефлекса, ты выключаешь его... и – вот оно – пространство для все той же цепочки: жизнь грустна, человек одинок, тоска неизбывна…
А теперь представьте, каково человеку, оставшемуся не только одиноким, но и без работы и крыши над головой. У него, конечно, тоже полно забот, он тоже борется за существование, но совсем не так, как мы с вами. Его способ самоотвлечения от мыслей об одиночестве – сбор за нами объедков. Только… вряд ли такая деятельность отвлекает от подобных мыслей, скорее, она их провоцирует и удесятеряет. Подспудное презрение, которым мы невольно его окатываем, постепенно вызывает ответное – нет, не презрение – равнодушие. Мы не считаем его за полноценного (интересно, что входит в это понятие?) человека? Хорошо, но ведь и он отвечает тем же: он перестает нас стесняться, когда опускает голову в бачок с пищевыми отходами. Такая вот разделительная линия: мы выше кромки такого бачка, он – ниже. Мы постоянно на грани тоски и старательно избегаем ее, он уже за этой гранью. И взгляд его оттуда бесцветен, смирен и равнодушен.
Думает ли он о том, какие мы и какой он? Наверное, только поначалу. Потом мы перестаем для него существовать как люди с одной с ним планеты. Мы всего лишь поставщики объедков, как для нас коровы – поставщики молока и мяса. Откуда же взяться стеснению? И он одинок, одинок всегда, бесконечно одинок, ибо ему не о ком думать, кроме себя самого, и, пожалуй, Вселенной. Да-да, именно так. Представьте на минуту, что вокруг вас нет и никогда не появится ни одного человека – о чем бы вы думали?
А теперь представьте, что такой человек лишен даже возможности собирать объедки. Что он отморозил ногу и остался без ступни. Что он сидит где-нибудь между «Зорями Урала» и «Пеликаном» в глубине квартала, на газоне за заборчиком. Что культя его – мясо с гноем, на котором роятся мухи. Что питается он тем, что принесут ему люди. Что в соседнем доме, по его словам, живет его сестра. Что он всю сознательную жизнь проработал в Магнитке. Что ему каждый день вызывают скорую, но он отказывается, по словам врачей, от помощи. Что врач говорит, что такого вряд ли больницы ждут с распростертыми объятиями. Что медсестра говорит, что он сам довел себя до жизни такой. Что сердобольная прохожая говорит, что даже для кошек и собак есть приют, а для Человека? Что медсестра отвечает, что в приют его не возьмут без документов. Что он слушает все это вполуха как не касающееся его лично. Что ему всего пятьдесят семь лет. Что зовут его Петр Каракаш. Что жизнь грустна, человек одинок, тоска неизбывна…
Р.S. К счастью, не все оказалось так грустно. Дежурный врач 4-й горбольницы Елизавета Леонидовна сказала, что рану Петру обработали и будут оперировать. Что ступня у него была, по всей видимости, ампутирована ранее по всем правилам, поэтому обошлось без гангрены. Что они таких пациентов не выписывают, пока не будет куда выписывать. Что, бывает, они живут в больнице по полгода. Что все будет хорошо.
© Геннадий Аминов